«Моё тело всё помнит»

Заведующий балетной труппой Пермского театра оперы и балета Виталий Дубровин уходит на пенсию. Завершается огромный этап в истории Пермского балета, в который вошёл и «золотой век» 1970-х годов, и неразбериха 1990-х, и новые времена.

В своём недавнем интервью «Новому компаньону» директор Пермского театра оперы и балета Довлет Анзароков говорит о том, что его больше всего поразило на новом месте работы: «Здесь, в Перми, я столкнулся с феноменом, когда люди работают в театре по 20, 30, 35 лет! Огромное количество сотрудников, которые провели здесь всю жизнь — и 40, и почти 50 лет, это их единственное место работы! Меня это поразило. Это настоящее служение! Сегодня мы зачастую забываем о том, что в театре человек не работает, а служит — в Перми я впервые по-настоящему ощутил смысл этого выражения. Люди отдают театру всю жизнь, не обращая внимания на то, что в театре меняется руководство, а в стране — политический строй… Меня это совершенно потрясло».

Виталий Иванович Дубровин наверняка среди тех, кто особенно потряс нового директора своим служением: он проработал в Пермском театре оперы и балета 54 года и три месяца. Сказать, что Дубровин — целая эпоха Пермского балета, будет не вполне корректно: не одна, а череда, вереница эпох! Эпоха Газиева, Боярчикова, Салимбаева… Балетмейстеры менялись, всходили и закатывались балетные звёзды, а Виталий Дубровин оставался — прямой и честный, как стержень, вокруг которого вертится пермская балетная жизнь.

В его биографии было всё, что должно быть у настоящего артиста, в том числе и времена огромной, просто сногсшибательной популярности. «Медные трубы» Виталий Иванович миновал легко, соблазны славы и звёздности — это не для него. Разговаривая с ним, вовсе не чувствуешь, что общаешься с живой легендой, — Дубровин прост в самом хорошем значении этого слова.

Недавно он объявил, что уходит. Коллеги устроили ему прощальную вечеринку, надарили подарков. Но просто так отпустить Дубровина, не расспросив о его большой балетной жизни, было бы непростительно.

— Как вам удалось так долго не уходить на покой?

— Я, честно говоря, уже совсем собрался два года назад, но Алексей Григорьевич (Мирошниченко, бывший художественный руководитель Пермского балета. — Ред.) уговорил остаться ещё на годик. Я остался, через год Мирошниченко ушёл из театра, а я — нет: начался ковид, мы оба с Галочкой (Галина Фролова — бывшая солистка балетной труппы, жена Дубровина. — Ред.) переболели. Теперь всё вроде наладилось, можно и отдохнуть. Очень боялся сообщить ребятам: здесь же вся моя жизнь, лучшие годы… Не знал, как переживу расставание. Несколько месяцев готовился и почти сдержался… Почти.

— Когда вы последний раз выходили на сцену?

— В «Шахерезаде» в роли директора музея. Алексей Григорьевич продлил нам с Галой творческую жизнь, специально придумывал для нас подходящие роли — мы играли, например, дедушку и бабушку в его «Щелкунчике». В этом году я уже и от этих ролей отказался — выйти-то на сцену я ещё могу, но сколько ж можно? Пора и честь знать, уступить дорогу.

— Вы умудряетесь сохранять хорошие отношения со всеми коллегами и руководителями. Как вам это удаётся в такой токсичной, конкурентной среде, как театр?

— Такой характер… Я много раз слышал от молодых коллег: «Это же гадюшник! Здесь невозможно работать!», а по-моему, все — нормальные люди. Я никогда не просил для себя ни должностей, ни ролей, ни денег. Алексей Григорьевич как-то сказал: «Ты же столько лет работаешь за копейки! Мне стыдно…» — и повысил мне зарплату. Я не сплетничаю, не интригую: должен же быть в труппе доброжелательный человек. Балетмейстеры люди сложные, требовательные, бывает, голос повышают, а я успокаиваю, разряжаю обстановку.

— Как вы стали артистом балета?

— Я пришёл в училище уже взрослым — мне было 16 лет. Вместе со мной учился Володя Толстухин (нынешний художественный руководитель Пермского хореографического училища. — Ред.), ему было 17. Я из Челябинска, занимался в самодеятельном танцевальном кружке. В 1957 году там открыли театр, стали приезжать педагоги, искали способных артистов. В 15 лет я уже танцевал испанский танец в «Лебедином озере» — без профессиональной подготовки, ничего не понимая в классическом балете. Мне настойчиво советовали пойти учиться хореографии, говорили о Пермском хореографическом училище. Я до этого даже не слышал о Перми, но поехал. Людмила Павловна Сахарова на вступительных экзаменах заставляла нас поднимать ноги и всё приговаривала: «Тяжёлые какие ноги, тяжё-о-о-олые…» Четыре года в училище я всё время доказывал, что могу танцевать.

Родители были против: я ведь ради балета бросил металлургический техникум! Мне говорили: «Что ты делаешь? Тут у тебя профессия, а там что?»

Художественным руководителем театра тогда был Иосиф Келлер — оперный режиссёр. Он всё время был в театре, жил там. Одним из важнейших директоров моего времени был Михаил Арнапольский. Он очень много сделал для театра, при нём был построен первый дом с квартирами для артистов и началось строительство второго. Он, как и Келлер, знал весь коллектив, и его все знали. А сейчас? Марата Гацалова кроме оперной труппы мало кто знает. У нас, в балетной, он редко бывает, почти ни с кем не познакомился.

Мы, будучи студентами, а потом молодыми артистами балета, очень любили оперу, старались бывать на всех спектаклях и уж точно на всех симфонических концертах, которые шли каждый понедельник. Много раз в последние годы говорили о том, что надо бы возродить эту традицию симфонических понедельников, но всё не получается. А какие были певцы в опере! Владимир Турчанис, Эльвира Шубина, Лилия Соляник… Каждый спектакль был событием — «Чародейка», «Аида», «Война и мир», которая шла два вечера… Много было мировых премьер, нас даже называли «лабораторией современной советской оперы». На постановку «Пены дней» приезжал автор — Эдисон Денисов. В 1983 году в нашем театре впервые в России поставили «Огненного ангела» Прокофьева.

— Сколько главных балетмейстеров сменилось за время вашей работы в театре?

— Меня пригласил на работу Марат Газиев. Его балеты незабываемые — «Сорок первый», «Шахматы», «Берег надежды», «Болеро»… Когда я слышу болеро Равеля, перед глазами встаёт этот балет. Вообще, все спектакли Газиева — перед глазами. Глаза их выучили наизусть.

Я начал работать в его балетах, ещё будучи студентом училища, а когда пришёл в труппу — он ушёл. После него были Лев Бородулин, Николай Маркарьянц, но работали недолго. Они люди способные, даже талантливые, но… Понимаете, они не для театра.

— Это как?

— Одно дело — ставить танцы, сочинять хореографию, совсем другое — руководить большой труппой. Это разные профессии. Я потом встречал постановки и Бородулина, и Маркарьянца, но они оба так и не стали руководителями.

А потом пришёл Николай Николаевич… (Боярчиков. — Ред.), и наступил наш «золотой век». Вот он — настоящий руководитель балета, потому что каждого артиста замечал, о каждом думал, давал возможность проявить себя. Он каждого артиста видел на его месте, в его роли.

— Можно сказать, что Боярчиков сделал вас звездой балета?

— Ну, мне не нравится вот это вот — «звезда»… Моя жизнь в балете была очень интересной со всеми балетмейстерами. Когда я только пришёл, Маркарьянц дал мне главную роль в своём балете «Франческа да Римини», и после этого я постоянно танцевал что-то испанское или итальянское — Хозе в «Кармен-сюите», Эспаду в «Дон Кихоте», Жениха в «Испанских миниатюрах»… Но Николай Николаевич, конечно, особенный человек для меня и для всего театра. Меня он ставил во все свои спектакли. Пригласил на роль Ромео в «Ромео и Джульетте». Вместе со мной репетировали Марат Даукаев, Кирилл Шморгонер… Я понял, что это — не моё, и просто тихонечко перестал ходить на репетиции. Николай Николаевич это заметил, всё понял и дал мне роль Париса.

— Как в театре относились к Боярчикову? Он же был приезжий, из Питера…

— Это была настоящая любовь и полная отдача с первых спектаклей, которые Боярчиков ставил ещё будучи приглашённым хореографом: в Ленинграде запретили его «Трёх мушкетёров», и Газиев позвал его поставить этот балет у нас.

Мы всегда Боярчикова поддерживали. Его балеты не принимали, вечно находили в них какую-то крамолу. После премьеры «Орфея и Эвридики» в 1977 году заведующий областным отделом культуры Ушаков возмущался: «Что это такое? Артисты голыми стопами пинаются в сторону зрителей!»

При Боярчикове мы готовы были работать круглосуточно, без выходных. Помню, когда приехал Херардо (Херардо Виана Гомес де Фонсеа, хореограф-постановщик. — Ред.) ставить «Испанские миниатюры», у него было два месяца на всё — репетиции, сценографию, костюмы, — и мы оставались ночевать в театре. Спали на раскладушках.

Такого репертуара, как при Боярчикове, у нас не было никогда — ни до, ни после него. Тогда в балете была и классика, и новая хореография; драмы, трагедии, комедии… По три, по четыре спектакля каждую неделю, а то и больше, когда в зимние каникулы шли детские утренники.

— Вашей главной ролью стал Орфей в «Орфее и Эвридике», последнем балете, поставленном Боярчиковым в качестве главного балетмейстера Пермского театра оперы и балета. Можно ли сказать, что после премьеры вы проснулись знаменитым?

— Когда к нам пришёл работать Анатолий Евгеньевич Пичкалёв, он мне признался: «Я в окно туалета залезал, чтобы твоего «Орфея» посмотреть!» После спектакля, бывало, иду домой — я жил на Плеханова и старался вечером ходить пешком, — а за мной девчонки, человек пять. Идут на почтительном расстоянии, я останавливаюсь — они вид делают, что вовсе не за мной идут. Постоянно у служебного выхода ждали, до дома провожали.

Я тогда был секретарём комсомольской организации театра, занимался общественной работой, в частности организовывал творческие встречи. Помнится, за один год мы с коллегами — Кириллом Шморгонером, Ниной Дьяченко, Маратом Даукаевым, Геннадием Судаковым и другими — провели более 300 творческих встреч со зрителями! Меня на таких встречах всегда расспрашивали про «Орфея». Было много забавного. Например, задавали вопрос: «Вы сами в «Орфее» поёте?» (балет шёл под запись рок-оперы Александра Журбина и Юрия Димитрина «Орфей и Эвридика», роль Орфея исполнял Альберт Асадуллин. — Ред.). Когда я объяснял, в чём дело, удивлялись: мой герой сливался с этим голосом, казалось, что это один Орфей — поющий и танцующий.

Всё это было очень приятно, но я старался быть к себе строгим. Да, роль удалась, это была хорошая работа, я показал свои возможности. Как-то мы приехали на гастроли в Симферополь, там тогда работал наш бывший педагог Юрий Плахт. Подошёл после «Орфея» и сказал: «Я не ожидал, что ты так вырастешь!»

Это был первый спектакль в Перми, на который специально приезжали зрители из Москвы.

— Вы долго танцевали в «Орфее и Эвридике»?

— До-о-о-олго… Наверное, около десяти лет. У меня было несколько прекрасных Эвридик — Галя Шляпина, Люда Шипулина, Люба Фоминых, а потом и моя Галочка Фролова. Наша дочка Маша не любила этот балет: «Не люблю «Орфея», там папа с мамой расстаются!»

Потом я передал роль более молодым: после меня Орфея танцевали Андрей Журавлёв и Данила Лобас.

— Вы всегда танцевали классическую хореографию, и вдруг Боярчиков дал вам главную роль в рок-балете. Трудно было танцевать босиком, с непривычными движениями?

— Я в молодости был «танцевальный хулиган» — любил «запрещённый» твист, такое вытворял, что, бывало, даже выгоняли с танцплощадок. Моё тело это помнило.

— Попасть на «Орфея» было практически невозможно…

— Да и вообще на балет. Когда начинали билеты продавать, люди очередь в кассы занимали накануне вечером и всю ночь ходили отмечаться, дежурили. Помню эти очереди зимой, в лютые морозы. Зрители приходили погреться на лестницу на служебном входе. Очень их жалко было.

— Пермь была в 1970-е годы закрытым городом. К нам никто не приезжал из-за рубежа, мы никуда не ездили… А артисты балета бывали на зарубежных гастролях, привозили импортные товары, все такие красивые ходили, модные. Вы себя чувствовали элитой?

— Я первый раз выехал на гастроли за рубеж в 1971 году в Латинскую Америку: Эквадор, Колумбию, Коста-Рику и Мексику. Показывали концертную программу и «Дон Кихота», которого Николай Николаевич скомпоновал в одно отделение для 17 исполнителей.

Прилетаем, и оказывается, что наши костюмы улетели в другую сторону и выступать мы не можем. Там гастролировал водный цирк из США, они нам предложили свои купальнички с блёстками и перьями, но нам это не подошло. Потом костюмы к нам прилетели, и пришлось давать по два-три выступления в день. Публика визжала так, что выступать было трудно. Мы со Светой Цидилиной танцевали «Мелодию» Глюка, и вот я несу её на вытянутой руке, а публика вопит. Еле удержал! Постоянно в гримёрки прибегали, пытались нам что-то подарить, украшения с себя срывали и нам совали.

На фестивале в городе Гуанахуато мы получили золотую медаль. Вернулись, а Боярчикова спрашивают в Москве, в минкульте: «Что вы там натворили? На Пермский балет заявки со всего мира!»

— В те годы пермские солисты балета, став знаменитыми, уезжали в Москву или Ленинград, а вы остались в Перми. Почему?

— Когда Николай Николаевич уезжал, он звал меня с собой, и я чуть было не уехал. Но… Директором театра тогда был Иван Григорьевич Иванов, и он мне «выбил» двухкомнатную квартиру. Мы с Галей недавно поженились, родилась Маша… Я остался. Оказалось, что остался на своём месте. В 1990-е годы, когда всё разваливалось, нам надо было удержать труппу, и мы удержали. Балетную труппу тогда возглавлял Кирилл Шморгонер, который поставил балеты «Раймонда», «Дама пик» и концертные вечера с такими балетами, как «Маэстро», «Симфонические танцы» и «Танго... Танго... Танго…». Когда к нам приехал на постановку «Золушки» Олег Виноградов, он очень удивлялся: «Как вам удалось сохранить труппу на таком уровне?»

— И как удалось?

— Трудно было. Кирилл Александрович старался помогать всем, как мог. Добился, чтобы нам выделили участки для подсобного хозяйства. Мы тогда за сотни километров ездили картошку сажать, окучивать, копать… Я выматывался и вечером валился без сил, как морёный таракан! В шесть утра вставал, чтобы успеть купить молоко для Маши. Мы с Галой старались профессией зарабатывать — на Новый год играли Деда Мороза и Снегурочку, с цирком лилипутов, было дело, выступали. Чего только не делали!

— Вернёмся к хореографам и разным эпохам пермского балета. После Боярчикова были Александр Полубенцев, Георгий Алексидзе…

— Были и ушли. Их спектакли ушли вместе с ними. А спектакли Боярчикова… «Ромео и Джульетту» мы 35 лет держали в репертуаре! Это было незабываемо и неповторимо.

— Потом пришёл Владимир Салимбаев…

— Это тоже была эпоха. Владимир Николаевич в театре прижился, стал своим. Его очень уважали. Балеты у него были такие необычные — «Холодное сердце», «Семь красавиц»… Очень красивые спектакли. «Спартак» был очень мощный и очень сложный. Сцена была оформлена в виде полукруга с арками — такой фрагмент Колизея — и танцовщики выходили из этих арок.

После Салимбаева и Шморгонера нашу труппу возглавила Наташа Ахмарова. Она долго танцевала в США, у неё были новые, западные подходы к руководству труппой и хорошие связи за рубежом. Она начала приглашать к нам зарубежных постановщиков. Легендарная Наталья Макарова ставила у нас «Лебединое озеро», и с этой постановкой наша труппа объездила весь мир. С Наташей Макаровой у нас сохранились прекрасные отношения, она несколько раз приезжала просто в гости.

Бен Стивенсон из Хьюстонского балета ставил у нас «Пера Гюнта». Это была очень важная школа: у нас подготовка была строгая, классическая, и Бен считал, что мы «зажатые», и требовал от нас искренности, открытости. Это, конечно, очень раскрепостило труппу.

— А Мирошниченко — это эпоха?

— Конечно! Его спектакли, особенно «Лебединое озеро» и «Щелкунчик», должны остаться в репертуаре надолго, на годы, как балеты Боярчикова. Алексей Григорьевич очень много сделал для Перми. Хотел, чтобы мы работали по тем же принципам, что и Мариинский театр. Ему непросто было, Теодор Курентзис очень многие его идеи не принимал, у него было своё представление о балете: «Давайте позовём Сашу Вальц, у неё там девушки с обнажённой грудью, так красиво!» (очень похоже пародирует Теодора Курентзиса. — Ред.) Алексей Григорьевич старался помогать артистам, всё время думал, где найти средства на постановки… Даже специальный фонд основал.

— Как вы думаете, у Антона Пимонова получится создать свою эпоху в Пермском балете?

— Антон — музыкальный, грамотный, очень воспитанный. Конечно, хочется, чтобы у него всё получилось. В этом сезоне он уже представил одноактные постановки и готовит балеты большой формы, мы этого очень ждём.

Хочется, чтобы всё было хорошо. Чтобы балет в Перми был если не три, как раньше, то хотя бы два раза в неделю. Три спектакля в месяц, как сейчас иногда бывает, — так не пойдёт, труппа разбежится. Артисту надо чувствовать себя востребованным.

Что касается меня, то я не исчезаю насовсем: буду издалека смотреть, наблюдать. Всё-таки жизнь моя здесь. Вся жизнь здесь прошла.

Информация сайта «Новый компаньон»